Один миг и вся жизнь - Евгений Парушин

Одни сутки Алексея Николаевича

Алексей Николаевич, с удовольствием досматривал утренний сон, как зазвонил телефон. Поймав на тумбочке верещавший кусок пластмассы, Алексей сначала взглянул на время и изумился. Давненько он не спал почти до полудня в рабочий день. Вызов шёл с рабочего телефона кафедры и ничего хорошо, учитывая события недавнего прошлого, звонок не сулил. Однако надо отвечать, и Алексей решительно нажал зелёную клавишу. Наверняка звонила Катя, секретарь кафедры и вообще мамочка их сумасшедшего хозяйства.

– Слушаю, – прокашлявшись, ответил Алексей невидимому собеседнику.

– Это я, – проговорила трубка голосом Кати, – вас, Алексей Николаевич, хочет видеть сегодня Владимир Иванович по важному вопросу.

Владимир Иванович, он же Шеф, он же заведующий кафедрой, очевидно, стоял рядом, иначе обращение было совершенно иным. Поэтому Алексей, вздохнув, ответил:

– Я сегодня буду, у меня две пары с шестнадцати.

– Да-да, но Владимир Иванович просит вас подойти пораньше, часам к двум, чтобы прийти в норму к началу занятий, – поведала Катя.

– Ага, понятно, меня ждёт полноформатный педагогический акт, мне даже часок дают на то, чтобы от него оклематься. Очень трогательно… – тихо проворчал Алексей. Про себя он подумал: «не всё так плохо, пожуют и выплюнут без особых санкций, похоже. И надо же было так проколоться на Совете института, черт меня подери».

Алексей печально вздохнул, но в трубку сказал спокойным голосом:

– Хорошо, я понял, обязательно буду.

В ответ он услышал короткие гудки.

Сделав несколько кругов по комнате, Алексей остановился у окна. Не стоит переживать, – думал он, – ничего страшного не произойдет, да и что вообще может произойти? Даже не выгонят, – хотя и такой расклад Алексея не пугал, но состояние взвинченности не проходило. За окном было холодно и ветрено. Поздняя осень или начало зимы, а что именно зависит от уровня оптимизма наблюдателя – подумал он и улыбнулся своим мыслям.

Его рыжий, местами полосатый кот, тёрся о ноги, предлагая покормить домашнее животное, как положено приличным людям с утра, а не смотреть в окно без всякого на то резона. Алексей очнулся и быстро прошёл на кухню, включил чайник и от души отвалил кошаку консервов из жестяной банки, которая немедленно полетела в помойное ведро. Сидя на табуретке и запивая горячим кофе из полулитровой чашки огромный бутерброд, он опять прокручивал возможный ход событий, которые ждут его в ближайшее время. Всё говорило за мирный исход, но дискомфорт внизу живота не проходил. В результате Алексей просто разозлился на самого себя: – «что за дурость, нервничать из-за возможного выговора за совершенно дурацкую выходку, и даже не выходку, а нелепую случайность, черт побери». Позавтракав и приведя кухню в порядок, Алексей вернулся в комнату и уселся в любимом старом кресле. Кот немедленно материализовался на коленях и беспокойство отступило. У Алексея было в запасе пара часов, и он предался воспоминаниям.

Младшим научным сотрудником Лёша пришёл в институт больше десяти лет назад, но очень быстро понял, что его научная работа никому не нужна, ну никак и ни с какого боку. Без особого труда он освоил преподавательскую работу. Ему сваливали лабораторные работы, семинары и все-все-все, кроме лекций, за которые была жесточайшая конкуренция старших товарищей. Лаборатории никак не финансировались уже много лет, поэтому приходилось их восстанавливать и доводить работы, используя оборудование буквально с помойки. Алексей не возражал, ему было даже интересно копошиться вместе с лаборантами, переходя из одной лаборатории в другую. В какой-то момент финансирование науки вообще умерло, и его перевели в штат кафедры. Для разнообразия стали давать читать лекции на непрофильных факультетах. Это было забавно и весело. Ответственность минимальная, а на стандартный вопрос: «что непонятно?» после лекции из аудитории был всегда один и тот риторический вопрос-ответ: – «а зачем вы нам это рассказываете, нам это совсем и не надо…». Сначала Алексей, уже ставший Алексеем Николаевичем, переживал и пытался со страстью что-то доказывать и объяснять, но со временем смирился и разводил руками, показывая, что таков мир, в котором они живут, и его следует принимать, как он есть. В наследство от научной работы ему досталась комната, которую когда-то была набита доисторическими приборами непонятного назначения и экспериментальными стендами. Они создавались под диссертации и после завершения работ становились никому не нужными. Теперь комнатушку шириной меньше трёх метров и длиной более шести величали его кабинетом. Чтобы ее не реквизировали, на входе стояло нечто олицетворяющее могущество науки, собранное из остатков былой роскоши. Это чудо мысли было в паутине проводов, отобранных по принципу, чем лучше блестит, тем нужнее. Паук был явно нетрезв, приборы обесточены от греха, но на непрофессионала это сооружение производило неизгладимое впечатление. Напротив стоял чудовищного размера лекционный стол, видавший виды и слышавший лекции патриархов. На нем стоял пожилой компьютер, а всё остальное пространство на столе было завалено бумагами. Там было все, от инструкций министерства и планов работы, до журналов и рекламных листовок с выставок и, конечно, ведомостей успеваемости и студенческих работ. Раз в полгода по случаю очередного субботника, нижний слой макулатуры сантиметров эдак в десять разбирался Катей, которая обнаруживала в них давно пропавшие важнейшие документы, которые немедленно подшивались в делопроизводство, а остальное отправлялось на институтскую помойку.

Зато вторая половина комнаты была совершенно иная. За двумя книжными шкафами, перегораживавшими комнату и олицетворявшими научную библиотеку, был уютный уголок. Проход был сделан за установкой по изучению черти-чего, причём так, что его не было видно от двери. Небольшое, высоко расположенное окно с решётками, под которым на улице стояла скамейка, на которой всегда щебетали студенты, создавало неповторимую обстановку отшельничества. В углу приспособился маленький столик с чайными принадлежностями, шкафчик с вкусностями. И, наконец, самое важное в кабинете Алексея – это огромный чёрный кожаный диван, занимавший больше половины закутка, который появился на свет ещё до революции и, кажется, только здесь нашёл своё настоящее место. Своё гнездо Алексей бдительно охранял от посягательств коллег и начальства и пока это ему удавалось. Впереди было тоже, что и позади, вероятность повышения была почти равна нулю, ввиду буйного нрава и неготовности прогнуться ниже копчика перед руководством института. Так что позади вечность, впереди вечность, разве что произойдёт что-то немыслимое.

Очнувшись из состояния лёгкой дремоты, Алексей понял, что тревожность ушла, и мир снова стал вполне пригоден для жизни. Мерзкая погода не раздражала, поскольку машина стояла у самого подъезда. Древний жигуленок, честно послуживший нескольким хозяевам, был в хорошем состоянии, практически не ломался и вполне отвечал пожеланиям Алексея. Ничего круче ему и не хотелось, до работы доехать можно, благо недалеко, в магазин тоже, а для чего ещё нужна нормальному человеку машина.

Алексей встал, потянулся и понял, что времени ещё много и нет смысла суетиться. Можно было бы и подремать, особенно после вчерашнего, но он чувствовал, что не получится. А собственно, что же произошло вчера? Алексей вдруг понял, что не может вспомнить события вчерашнего вечера, хотя ни капли спиртного не допускал за рулём. Он снова уселся в кресло, твёрдо решив восстановить события последних суток. Ну ладно, с утра вёл занятия, четыре часа лекций, пообедал в студенческой столовой, рискуя жизнью, потом писал какую-то дребедень, потом семинар на вечернем отделении. Ага, вот тут то и началось самое интересное, понял Алексей. В конце занятий в аудитории осталось только две девушки, которые тщетно пытались убедить Алексея Николаевича в том, что учебник написан ужасно, хотя бы потому, что они прочли его шесть раз и всё равно ничего не поняли. Попытки убедить их в обратном, были тщетны. Когда они дружно посмотрели на время, которое отсчитывали древние электрические часы на стене аудитории, им стало весело и грустно одновременно. Девушки в один голос запричитали и стали просить Алексея Николаевича пусть даже без зачёта подкинуть их до метро, а то на улице холодно, сыро, страшно, а они отработали полный рабочий день и ещё пару часов впустую сражались с ним в этой унылой аудитории. Он, конечно, не мог им отказать и через пару минут они сидели в промёрзшей до последней железки машине и ждали, когда старый мотор хоть чуть-чуть согреется и согласится стронуть с места эту колымагу. Довольно быстро в салоне потеплело и, поняв из разговора, что до метро почти столько же, сколько до одной из подружек, он предложил подкинуть её до дома. В ответ раздались восторженные вопли с заднего сидения и машина тронулась. Выпустив первую девушку у подъезда, он предложил оставшейся жертве отечественного образования, вместо меню, список ближайших станций метро. Она угрелась и жалобно попросила подкинуть до дома, вроде это совсем и не далеко от места, где они оказались. Вздохнув, Алексей согласился, ему стало очень жалко женщину, которая дожив до четвёртого десятка, непонятно зачем училась в институте, а следовало бы ей повторить учёбу в школе с класса так шестого-седьмого. Подъехав к подъезду, он остановился и неожиданно для себя поинтересовался, найдёт ли она свою квартиру. Девушка совсем не соответствовала его вкусу, такая тихая сутулящаяся конторская крыска в больших очках, выдававших сильную близорукость хозяйки и закутанная в выцветший бабушкин шерстяной платок. Никаких крамольных мыслей у него не было, он чувствовал дикую усталость после десяти академических часов и нестерпимое чувство голода. Она усмехнулась в ответ и поведала, что для того чтобы она не смогла найти дверь ей следовало бы ещё часов шесть сдавать любимому преподавателю зачёт. Однако время позднее, и она не откажется от сопровождения, добавив с усмешкой, что по всему видно, что Алексей Николаевич никуда не спешит и думает только о содержимом своего холодильника. Мысль о чашке горячего сладкого чая вывела Алексея из состояния прострации, и он с неожиданной резвостью выскочил из машины и открыл перед дамой дверь сначала авто, а потом подъезда.